Новый роман британца Джонатана Коу открывает нам этого грустного и ироничного эксцентрика с совершенно новой стороны. Поэтичное и прямолинейное признание в любви — последнее, чего можно было ожидать от автора, на протяжении многих лет балансировавшего на стыке лирики, гротеска и политической сатиры. И тем не менее его книга — настоящий гимн любви к американскому кинорежиссеру Билли Уайлдеру и ко всему кинематографу той поры, когда режиссеры не считали зазорным утешать, развлекать и поддерживать своего зрителя, вместо того чтобы стыдить его или травмировать.
Еще до наступления эры видеомагнитофонов Коу записывал фильмы Уайлдера на аудиокассеты и слушал диалоги по ночам — именно они повлияли на его становление как писателя. Коу подумывал о биографии своего кумира, но все же сделал выбор в пользу романной формы, позволяющей подобраться к герою поближе.
…«Мистер Уайлдер и я» Джонатана Коу можно было бы назвать просто очаровательной книгой, полной искрящейся любви и нежнейшей ностальгии по прошлому, если бы не специфическое проклятие, лежащее сейчас едва ли не на каждом русскоязычном читателе в мире. Внезапные, резкие, как удар, и очевидно ни в коей мере не имевшиеся автором в виду параллели с днем сегодняшним время от времени буквально выбивают почву из-под ног.
Калиста описывает свое безоблачное детство в Афинах времен диктатуры «черных полковников», и вдруг глаз невольно цепляется за безжалостную в своей точности фразу: «Во внешнем мире была стагнирующая экономика, власть военной хунты, политическая цензура, пытки в тюрьмах и концлагерях; в моем внутреннем мире — музыка и смех, домашний уют и вкусная еда и согревающая безоговорочная любовь моих родителей друг к другу и ко мне».
А пространная интермедия, в которой Билли Уайлдер, немецкий еврей, успевший сбежать из Германии в 1933-м, но потерявший в холокосте мать, рассказывает о тотальной амнезии, постигшей немцев после войны, заставляет зябко поеживаться. Впрочем, все это едва ли можно атрибутировать к Джонатану Коу и его роману — скорее это специфика нашего времени, заставляющего находить болезненные аллюзии даже в текстах, ничего подобного изначально не предполагавших.